П.П.Бажов "Дорогое имячко"

"Это еще в те годы было. когда тут стары люди жили. На том, значит,
пласту, где поддерново золото теперь находят.
Золота этого... кразелитов... меди... полно было. Бери, сколько хочешь.
Ну, только стары люди к этому не свычны были. На что им? Краэелитами хоть
ребятишки играли, а в золоте никто и вовсе толку не гнал. Крупинки желтеньки
да песок, а куда их? Самородок фунтов несколько, а то и полпуда лежит,
примерно, на тропке, и никто его не подберет. А кому помешал, так тот его
сопнет в сторону - только и заботы. А то еще такая, слышь-ко, мода была.
Собираются на охоту и наберут с собой этих самородков. Они, видишь,
маленькие, а увесистые. В руках держать ловко и бьют емко. Присадит таким,
так большого зверя собьет. Очень просто. Оттого нынче и находят самородки в
таких местах, где бы вовсе ровно золоту быть не должно. А это стары люди
разбросали, где пришлось.

Медь самородну, ту добывали маленько. Топоры, слышь-ко, из нее делали,
орудию разную. Ложки-поварешки, всякую домашность тоже. Гумешки-то нам от
старых людей достались. Только, конечно, шахты никакой не били, сверху
брали, не как в нонешнее время.

Зверя добывали, птицу-рыбу ловили, тем и питались. Пчелы дикой множина
была. Меду-сколько добудешь. А хлеба и званья не было. Скотину: лошадей,
напримерно, коров, овцу - не водили. Понятия такого у них не было.
Были они не русськи и не татара, а какой веры-обычая и как прозывались,
про то никто не знает. По лесам жили. Однем словом, стары люди.

Домишек у них либо обзаведенья какого - банешек там, погребушек -
ничего такого и в заводе не было. В горах жили. В Думной горе пещера есть. С
реки ход-от был. Теперь его не видно, - соком завалили. Поди, сажен уж на
десять. А самоглавная пещера в Азов-горе была. Огромаднейшая - под всюе
гору шла. Теперь ход-от есть, только обвалился будто маленько. Ну, там дело
тайное. Об этом и сказ будет.

Вот живут себе стары люди, никого не задевают, себя сильно не
оказывают. Только стали по этим местам другие народы проявляться. Сперва
татара мимо заездили: по подгорью от Думной горы к Азов-горе тропу
протоптали. С полдня на полночь, как из оружья стрелено. Теперь этой тропы
не знатко, а старики от дедов своих слыхали, будто ране-то видно было.

Широкая, слышь-ко, тропа была, чисто трахт какой, без канав только.
Ну, ездят и ездят татара. В одну сторону одни товары везут, в
другу-други, а насчет золота ничего. Видно, сами не толкуют, либо случая
такого не подошло. Стары люди сперва прихоронились. Потом видят, - никто их
не задеват-стали жить потихоньку. Птицу-рыбу полавливают, золотыми камнями
зверя глушат, медными топорами добивают.

Вдруг татара что-то сильно закопошились. Целыми утугами на полночь
пошли, и все с копьями, с саблями, как на войну. Мало спустя обратно
побежали. Гонят, свету не видят. А это Ермак с казаками на Сибирь пришел и
всех тамошних татар побил. Которые пособлять своим приходили, и тех до
смерти перепугал. Как дело тогда внове было - из оружья стрелять, татара
этой стрельбы и забоялись.

Казаки, слышь-ко, ране вольные были, и на Сибирь они уж проданные
пришли. Купцам продалися, а царь их во все задарил. Набольшему - Ермаку-то -
свою серебряную рубаху царь послал. Так Ермак той рубахи с себя не сымал.
Гордился, значит. Так и утоп в ей - в царском-то подаренье. Как умер Ермак,
тут баловство и развелось. Ну, мало ли худых людишек к казакам налипло. Они
и давай хозяевать, как кому любо. Возьмут, кого им надо, за горло.
Подавай того-другого. Баб хватают, девчонок, вовсе подлетков и протча.
Однем словом, баловство развели -хуже некуда. Одна такая ватажка и
объявилась в здешних местах. Небольшая ватажка,-пеши пришли; а вожак,
видать, грабастенькой попался. Эти сразу золото сметили. Хватовщина пошла,
чуть до смертоубойства не дошло. Потом образумились, видят - золота много, с
собой не унесешь. Что делать? Туда-сюда зачали соваться, нет ли где жила
близко, лошадей добыть. И набежали так-то на старых людей. Сейчас
спрашивать, конечно:
- Что за народ? Какой веры-племени? Какому царю ясак даешь? - Стали
так-то наступать на старых людей. Те им свое маячат,- дескать, ваша нам не
нужна, наша вам не мешает, - проходите мимо.

Казачишки опять на испуг берут. Из оружья - пальнули. Стары люди
испужались, - в гору побежали. Казачишки за ими, думают так и есть
-победили, а не тут-то было. Стары люди смелые были. Это они сперва только
испужались. Думали, огонь, напримерно, с неба. Ну, потом отошли. И здоровые
были. Добежали, значит, до пещеры своей, да как начали казачишек золотыми
камнями пушить, знай, держись. Чуть не всех заколотили, казаков-то. Двое
либо трое все ж таки убежали....

....Увидали стары люди - чужестранный человек лежит, весь кровью
измазанный, и оружье с им. А бабы набежали первые-то. Баба, известно, у
всякого народа жалостливее и за ранеными ходить любит. Тут еще девка
случилась, ихнего старшины дочь. Смелая такая, расторопная, хоть штаны на
такую надевай. И красивая-страсть. Глаза, как угольки, щеки, как розан
расцвел, коса до пяток и вся протча в полном аккурате. Лучше нельзя. Плясать
первая мастерица, а ежели песню заведет с переливами, ну... Однем словом,
любота. Одно плохо, - сильно большая была. Прямо сказать, великанша. И как
раз девка на выданье. Восемнадцатый год доходил. Самая, значит, пора. Ну, ей
и приглянулся, видно, пришлый-то. А он тоже, по-нашему, мужик рослый был. Из
себя чистый, волосом кудрявый, глаза открытые. Ей и любопытно стало. Пока
другие бабы охали да ахали, эта девка сгребла раненого в охапку, притащила
в пещеру и давай за им ходить - водой там смачивать, раны перевязывать.
Отец, мать ничего, будто так и надо. Соседи тоже помалкивают и помогают,
подают то - другое. Бабам, вишь, жалко, а у мужиков свое на уме: не научит
ли, как огонь пущать.

Раненый мало-помалу оклемался. Видит, какие-то вовсе незнамые люди.
Рослые против наших и по-татарски бельмень. Сам-то он марковал маленько по-
татарски. На то и надеялся, когда шел в эти места. Ну, делать нечего, стал
маяками дознаваться, как и что они прозывают. Учиться, значит, стал по-
ихнему. А девка от его не отходит, прямо прилипла. И он тоже человек
молодой, к ей тянется. Поправа, однако, плохо идет. Главная причина -
хлебушка у их не было. Притащит это ему девка пищи самолучшей. Рыбы, мяса
наставит, меду чашку вскрай полнехоньку, а его с души воротит. Ему бы хоть
яшничка ломоток. Просит у ей, а она не понимает, какой есть хлеб. Заплачет
даже. Это она-то. Известно, русському человеку без хлебушка невозможно.
Какая уж тут поправа. Ну, все ж таки ходить стал и к разговору мало-мало
обык, а девка обратно от его русський разговор переняла, да так скоро, что
просто удивленье. Такая уж удачливая была и, видать, не простая. Тайная сила
в ей, видно, гнездовала.....

......Нет уж, моя хорошая, не жилец я на этом свете. Теперь и хлебушком
меня не поправить. Свой час чую. Да и не пара мы с тобой. Ты вон какая
выросла, а я супротив тебя ровно малолеток какой. По нашему закону-обычаю
так-то не годится, чтобы жена мужа, как ребенка, на руках таскала.
Подождать, видно, тебе причтется- и не малое время подождать, когда в пару
тебе в нашей земле мужики вырастут.
Она это совестит его:
- Что ты, что ты! Про такое и думать не моги. Да чтоб я, окроме тебя...
А он опять свое:
- Не в обиду, - говорит, - тебе, моя милая невестушка, речь веду, а так
оно быть должно. Открылось мне это, когда я поглядел, как вы тут по золоту
без купцов ходите. Будет и в нашей стороне такое времячко, когда ни купцов,
ни царя даже званья не останется. Вот тогда и в нашей стороне люди большие
да здоровые расти станут. Один такой подойдет к Азов-горе и громко так
скажет твое дорогое имячко. И тогда зарой меня в землю и смело и весело иди
к нему. Это и будет твой суженый. Пущай тогда все золото берут, если оно тем
людям на что-нибудь сгодится. А пока прощай, моя ласковая.

Вздохнул в остатный раз и умер, как уснул. И в ту же минуту Азов-гора
замкнулась.

Он, видать, неспроста это говорил. Мудреный человек был, не иначе, с
тайной силой знался. Соликамски-то, они дошлые на эти дела.
Так с той поры в нутро Азов-горы никто попасть и не может. Ход-от в
пещеру и теперь знатко, только он будто осыпался. Пойдет кто, осыпь зашумит,
и страшно станет. Так впусте гора и стоит. Лесом заросла. Кто не знает, так
и не подумает, что там, в нутре-то....

....Да, не дождаться мне, вижу, когда Азов-гора откроется... Не дождаться!
Хоть бы песенку повеселее оттуда услышать довелось.

Ваше дело другое. Вы молоденькие. Может, вам и посчастливит - доживете
до той поры.

Отнимут, поди-ка, люди у золота его силу. Помяни мое слово, отнимут!
Соликамской-от с умом говорил. Кто вот из вас доживет, тот и увидит клад
Азов-горы. Узнает и дорогое имячко, коим богатства открываются. Так-то... Не
простой это сказ. Шевелить надо умишком-то, - что к чему."

А вот ещё из одного сказа "Ключ Земли"

"Тогда Васенка и рассказала, как дело было.
Когда ее уж вовсе стало засыпать снегом, вдруг открылся перед ней ходок
в землю. Неширокий ходок, и темненько тут, а итти можно: ступеньки видать и
тепло. Васенка и обрадовалась.

"Вот где,- думает,- никому из руднишных меня не найти", - и стала
опускаться по ступенькам. Долго спускалась и вышла на большое-большое поле.
Конца-краю ему не видно. Трава на этом поле кустиками и деревья реденько, -
все пожелтело, как осенью. Поперек поля река. Черным-чернехонька, и не
пошевельнется, как окаменела. За рекой, прямо перед Васенкой, горочка
небольшая, а на верхушке камни-голыши: посредине- как стол, а кругом - как
табуреточки. Не по человечьему росту, а много больше. Холодно тут и чего-то
боязно.

Хотела уж Васенка обратно податься, только вдруг за горкой искры
посыпались. Глядит, - на каменном-то столе ворох дорогих камней оказался.
Разными огоньками горят, и река от них повеселее стала. Глядеть любо. Тут
кто-то и спрашивает:
- Это на кого? Снизу ему кричат:
- На простоту.
И сейчас же камешки искорками во все стороны разлетелись. Потом за
горкой опять огнем полыхнуло и на каменный стол камни выбросило. Много их.
Не меньше, поди, сенного воза. И камешки покрупнее. Кто-то опять спрашивает:
- Это на кого?
Снизу кричат:
- На терпеливого.
И, как тот раз, камешки полетели во все стороны. Ровно облако жучков
поднялось. Та только различна, что блестят по-другому. Одни красным
отливают, другие зелеными огоньками посверкивают, голубенькие тоже,
желтенькие... всякие. И тоже на лету жужжат. Загляделась Васенка на тех
жучков, а за горкой опять огнем полыхнуло, и на каменном столе новый ворошок
камней. На этот раз вовсе маленький, зато камни все крупные и красоты
редкой. Снизу кричат:
- Это на удалого да на счастливый глаз.
И сейчас же камешки, как мелкие пташечки, заныряли-полетели во все
стороны. Над полем ровно фонарики запокачивались. Эти тихонько летят, не
торопятся. Один камешок к Васенке подлетел да, как котенок головенкой, в
руку и ткнулся - тут, дескать, я, возьми!

Разлетелись каменные птички, тихо да темно стало. Ждет Васенка, что
дальше будет, и видит - появился на каменном столе один камешок. Ровно вовсе
простенький, на пять граней: три продольных да две поперечных. И тут сразу
тепло да светло стало, трава и деревья зазеленели, птички запели, и река
заблестела, засверкала, запоплескивала. Где голый песок был, там хлеба
густые да рослые. И людей появилось многое множество. Да все веселые. Кто
будто и с работы идет, а тоже песню поет. Васенушка тут сама закричала:
- Это кому, дяденьки?
Снизу ей и ответили:
- Тому, кто верной дорогой народ поведет. Этим ключом-камнем тот
человек землю отворит, и тогда будет, как сейчас видела.
Тут свет потух, и ничего не стало."

"Веселухин ложок"

"- А ремесло, - говорит Панкрат, - у Веселухи такое. С весны до
осени весь народ радует сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого
брюхо в подборе, дых легкий, ноги дюжие, волос мягкий, глаз с крючочком
да ухо с прихваткой.

Немцы про дых да брюхо мимо ушей пропустили, потому - каждый
успел брюхо нарастить и задыхался, как запаленная лошадь. Про мягкий
волос не по губе пришлось, потому у всех на подбор головы ржавой
проволокой утыканы. Зато ногами похвалились. Хлопают себя по ляжкам,
притоптывают:
- Это есть сильный нога. Как дуб. Крепко стоять могут:
Панкрат на это и говорит:
- Не те ноги дюжие, которые неуклюжие. Дюжими у нас такие зовут,
что сорок верст пройдут, в присядку плясать пойдут да еще мелкую дробь
выколачивают.
Насчет глаза да уха немцы заспорили:
- Такой бывайть не может.
Панкрат все-таки на своем стоит:
- Может, в вашей стороне не бывает, а у нас случается.

Тогда немцы давай спрашивать, какой это глаз с крючочком и какое
ухо с прихваткой.
- Глаз, - отвечает, - такой, что на всяком месте что-нибудь
зацепить может: хоть на сорочьем хвосте, хоть на палом листе, на
звериной тропке, в снеговом охлопке. А ухо, которое держит, что ему
полюбилось. Ну, там мало ли: как рожь звенит, сосна шумит, а то и
травинка шуршит.

Немцы, конечно, этого ни в какую не разумеют. Спрашивают, почему
на сорочий хвост глядеть, какой прибыток от палого листа, коли ты не
садовник. Панкрат хотел им это втолковать, да видит, на порошинку не
понимают, махнул рукой, да и говорит прямо:
- Коли такое ваше разумение, никогда вам нашей Веселухи не
повидать."